В «Правде» состоялся очередной «круглый стол», организованный совместно с РУСО под названием «Косыгинская реформа: прорывы и тупики». Темой для обсуждения стала косыгинская реформа, 60-летие начала которой мы отмечаем в эти дни. Выступившие на «круглом столе» эксперты нередко высказывали противоположные точки зрения на обсуждаемые вопросы. Дискуссия получилась острой и принципиальной, потому что в центре её оказалась важнейшая и сложнейшая тема — экономическая политика государства при социализме.
В начале работы «круглого стола» его участников поприветствовал от имени «Правды» заместитель главного редактора, кандидат исторических наук, член Президиума ЦС РУСО Михаил Костриков:
— Сегодняшний разговор о косыгинской реформе даёт возможность поиска ответов на вопросы, которые волнуют коммунистов и их сторонников уже более трёх десятков лет: почему произошло отступление социализма в нашей стране, можно ли было его избежать и где внутри советского общества таились корни будущей капиталистической реакции, которая состоялась в 1990-е.
В своё время я обратил внимание, что после прихода большевиков к власти опасность буржуазной реставрации всерьёз начала волновать В.И. Ленина. Казалось бы, царизм был свергнут, побеждены контрреволюционеры и интервенты, но именно мысль о возможном отступлении социализма красной нитью проходит через ряд работ и выступлений Ильича, в том числе в документах, которые он готовил к Х съезду ВКП(б). Создаётся впечатление, что лидер большевиков постоянно ощущал эту опасность и старался предупредить о ней своих соратников.
Более трёх лет назад я посвятил этой теме статью в «Правде», которую назвал «Забытое предупреждение». В ней были приведены такие ленинские слова: «Рабочий никогда не был отделён от старого общества китайской стеной. И у него сохранилось много традиционной психологии капиталистического общества. Рабочие строят новое общество, не превратившись в новых людей, которые чисты от грязи старого мира, а стоя по колени ещё в этой грязи. Приходится только мечтать о том, чтобы очиститься от этой грязи. Было бы глубочайшей утопией думать, что это можно сделать немедленно».
Будучи диалектиком, Ленин хорошо знал, что новая формация может порой сдать завоёванные позиции под влиянием пережитков формации старой. Истории известен не один пример, когда капитализм уступал феодализму и происходила реставрация прежних порядков. Это и заставляло Владимира Ильича призывать к бдительности.
Предпосылки возможной капиталистической реакции Ленин усматривал, прежде всего, в мелкобуржуазной среде российского общества, которая в тот момент составляла большинство: «В такой стране, как Россия, громадное преобладание мелкобуржуазной стихии и неизбежные, в результате войны, разорения, обнищания, эпидемии и неурожаи, крайние обострения нужды и народных бедствий порождают особенно резкие проявления колебаний в настроениях мелкобуржуазной и полупролетарской массы. Эти колебания идут то в сторону укрепления союза этих масс с пролетариатом, то в сторону буржуазной реставрации, и весь опыт всех революций XVIII, XIX и XX веков показывает с безусловнейшей ясностью и убедительностью, что ничего иного кроме реставрации (восстановления) власти и собственности капиталистов и помещиков от этих колебаний — при условии малейшего ослабления единства, силы, влияния революционного авангарда пролетариата — получиться не может».
Как мы сегодня знаем, это и произошло. Мелкобуржуазное «болото» продолжало свои колебания на протяжении всего советского периода истории и в итоге поглотило социалистические элементы. В связи с этим особого внимания заслуживают социально-экономические процессы, протекавшие в СССР в 1960—1970-е годы. Сегодня важно дать им оценку и определить, какие из принятых тогда мер препятствовали будущей капиталистической реставрации, а какие стали толчком для неё.
Михаил Костриков также продемонстрировал участникам «круглого стола» подлинный выпуск газеты «Правда» от 9 сентября 1962 года со статьёй экономиста Евсея Либермана «План, прибыль, премия», которая дала старт дискуссии в преддверии экономической реформы 1965 года в СССР, сегодня известной как косыгинская.
И.Н. МАКАРОВ,
секретарь ЦК КПРФ, председатель ЦС РУСО:
— Уважаемые товарищи! 60 лет назад, в конце сентября 1965 года, состоялся Пленум Центрального Комитета КПСС, который принял два значимых для дальнейшего развития страны постановления: 1. «О созыве очередного XXIII съезда партии» и 2. «Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства».
Постановление по второму вопросу было направлено на решение трёх ключевых проблем:
— принципиальное измене-
ние организационной структуры управления советской экономикой;
— совершенствование системы планирования;
— усиление материального стимулирования.
Фактически речь шла о смещении акцентов с административных на экономические методы управления. Закономерно возникает вопрос: чем же было вызвано принятие столь важных решений?
Напомню, с трибуны предыдущего, XXII съезда КПСС (он получил название «Съезд строителей коммунизма») было заявлено о том, что уже к 1970 году объём промышленного производства в СССР увеличится в 2,5 раза; производительность труда — в два с лишним раза; электровооружённость — в три раза. И всё это позволит за одно десятилетие превзойти США — самую развитую страну капиталистического мира — по производству промышленной продукции на душу населения.
На деле же к 1970 году реальные цифры оказались другими: выработка электроэнергии — 75% от намеченного; выплавка стали — 80%; производство синтетических волокон и пластмасс — 31%; тканей — 65% и так далее. Признаки системных сбоев в хозяйственном механизме страны наметились уже в первой половине 1960-х годов. Вместо формирования материально-технической базы коммунистического общества в 1963 году мы получили очереди за белым хлебом.
Ряд историков и экономистов либерального направления до сих пор выдают эти сбои за родовые патологии советской экономики в целом. Дескать, не было ни ускорения темпов, ни повышения эффективности производства, ни внедрения достижений научно-технической революции. Подобные лживые мифы были запущены ещё шесть десятилетий назад. Достаточно вспомнить пятитомник, изданный конгрессом США, под названием «Новые явления в советской экономике». Главная мысль его состояла в том, что вся экономическая история СССР — это сплошная полоса кризисов. Причём кризисами объявлялись важнейшие вехи развития советского общества: и нэп, и индустриализация с коллективизацией, и послевоенное восстановление страны.
Но давайте посмотрим объективно, с точки зрения конкретных цифр, а что же по результатам восьмой пятилетки (1966—1970 гг.) дали те перемены в экономической политике Советского государства, которые принято называть косыгинской реформой? Валовый общественный продукт вырос на 43%, продукция промышленности увеличилась на 50%, сельского хозяйства — на 23%, производительность общественного труда — на 39%. Объём капиталовложений в СССР и США впервые оказался примерно одинаковым. При этом Советский Союз превосходил Штаты по выпуску угля, кокса, железных и марганцевых руд, чугуна, стальных труб, гидравлических турбин, тепловозов и электровозов, зерновых и хлопкоуборочных комбайнов, цемента.
Знаковыми событиями стали пуск Красноярской ГЭС, начальный этап освоения нефтяных богатств Сибири, запуск производства автомобилей «Жигули». К этому нужно прибавить уникальный эксперимент на Щёкинском химкомбинате по внедрению хозрасчёта, Злобинский метод бригадного подряда, введение знаменитого «Знака качества», рождение научно-производственных объединений.
Но главное, реальные доходы на душу населения увеличились на 33%. Средняя заработная плата рабочих и служащих с 1965 по 1970 год поднялась с 96,5 до 120 рублей в месяц. Минимум заработной платы был законодательно увеличен в пять раз. Денежные доходы граждан выросли на 57%.
Вместе с тем уже в 1965—1966 годах для специалистов и управленцев стало очевидным основное противоречие тех мер, которые были выработаны правительством А.Н. Косыгина. С одной стороны, в них было стремление расширить права и самостоятельность предприятий, а с другой — при упразднении совнархозов учредить отраслевые министерства как органы директивного управления производством. Кроме того, выбивался «краеугольный камень» сталинской экономической модели: вместо общей рентабельности народного хозяйства страны вводилась рентабельность каждого конкретного предприятия как важнейший показатель и цель развития.
Поэтому в ранг главнейшего экономического показателя была возведена прибыль. Но, как известно, наращивать её можно как за счёт снижения себестоимости, так и путём искусственного завышения цен. Таким образом, именно тогда большой импульс получил маховик затратного механизма. И хотя в 1966—1970 годы масса прибыли увеличилась в 2,3 раза, валовой общественный продукт вырос лишь в 1,4 раза. Такое несоответствие вызвано тем, что для повышения рентабельности предприятия стали активно применять скрытый рост цен: заменялись старые товары новыми, немного улучшенного качества, но заметно более дорогими.
Что же помешало оздоровить советскую экономику на рубеже 1960—1970-х годов? Могли ли меры, предложенные правительством Косыгина, стать советским вариантом «китайского чуда» или они толкали народное хозяйство на заведомо порочный, тупиковый путь? Какие уроки из той эпохи могут извлечь для себя КПРФ и левопатриотические силы России?
Такие вопросы выносятся сегодня РУСО для обсуждения на «круглом столе» газеты «Правда».
И.М. БРАТИЩЕВ,
первый заместитель председателя ЦС РУСО, доктор экономических наук, профессор, академик РАЕН:
— Испытывавшее повседневные трудности население скептически встретило заявление Хрущёва о том, что через какие-то два-три десятилетия в Советском Союзе наступит «светлое будущее». Среднегодовые темпы роста промышленного производства при Хрущёве стали заметно падать. Если в 1951—1955 годы они составили, по официальным данным, 13,1%, то в 1956—1960-е годы — 10,3%, а в 1961—1965-е — 8,6%. Поступательное развитие в тех условиях могло быть обеспечено только реформой системы управления за счёт усиления прямых и обратных связей экономических субъектов. Вряд ли для кого-нибудь является секретом, что фактическим собственником основных средств производства в послевоенном Советском Союзе стали управленческие структуры, а не общество в лице его трудовых коллективов. В стране, по мнению ряда авторов, сложился «государственный социализм», т.е. социализм сверху, который народ получал «из рук» управляющей подсистемы.
Рост национального дохода замедляли низкие темпы развития сельского хозяйства. Для его оздоровления власти были вынуждены с 1 июня 1962 года пойти на значительное повышение розничных цен на ряд продовольственных товаров, в том числе на мясо цены возросли на 30%, на масло — на 25%.
Н.И. Рыжков, работавший в ту пору на «Уралмаше», свидетельствовал: «Косыгинская экономическая реформа 1965 года дала заметный толчок буксовавшему народному хозяйству. Только за восьмое пятилетие объём промышленного производства вырос в полтора раза, производительность труда — на одну треть. Темпы роста товаров народного потребления наконец-то сравнялись с темпами роста средств производства, которым всегда отдавалось предпочтение».
К выработке нового хозяйственного механизма А.Н. Косыгин привлёк авторитетных специалистов, учёных-экономистов, работавших над проблемами совершенствования планирования, хозяйственного управления и экономического стимулирования производства. Их рекомендации в порядке эксперимента «обкатывались» на 48 предприятиях различных отраслей экономики.
В декабрьском номере журнала «Новый мир» за 1965 год была опубликована статья экономиста А.М. Бирмана «Мысли после пленума», в которой хозяйственную реформу Косыгина автор назвал «третьей по значению за все сорок восемь лет существования Советского государства». Первой реформой он назвал переход к новой экономической политике в 1921 году. Второй — изменение условий хозяйственной деятельности 1929—1932 годов, когда предприятие, а не трест, как было до этого, стало основным хозяйственным звеном; а коммерческий кредит с использованием векселей был заменён прямым банковским кредитованием.
«Разочарование и усталость народа, граничащая с апатией, недоверие к власти, переходящее в её неприятие, — вот итог первого десятилетия правления наследников Сталина. Некоторые из них, наиболее трезво оценивающие ситуацию, понимали, что советское общество начинает движение по наклонной плоскости. Одним из них был А.Н. Косыгин, ставший инициатором экономической реформы, запущенной в 1965 году», — пишет историк И.Я. Фроянов. Утверждённый на посту Председателя Совета Министров СССР после отставки Хрущёва А.Н. Косыгин хорошо осознавал, что накопившиеся за десять хрущёвских лет негативные тенденции вряд ли можно преодолеть только административным путём. Административные методы следовало дополнить экономическими, включающими широкий спектр использования стоимостных категорий, сочетания общественных, коллективных и личных интересов, усиления материальной заинтересованности работников в росте производства.
Эти идеи и ранее высказывались рядом советских экономистов и учёных, среди которых В.С. Немчинов, Л.В. Канторович, В.В. Новожилов и многие другие, в 1950-х — начале 1960-х годов. Так, в статье харьковского учёного-экономиста Е.Г. Либермана «План, прибыль, премия», опубликованной в «Правде», было сказано: «прибыль и рентабельность (отношение прибыли к основным и нормируемым оборотным фондам) надо рассматривать как один из важнейших критериев успешной работы предприятия». В дискуссии по этой статье были высказаны различные соображения о необходимости перехода к экономическим методам управления, оживлению товарно-денежных отношений.
Предложенная Либерманом система была внедрена на двух фабриках (в Москве и в Горьком), в Западном угольном бассейне на Украине, а также на ряде транспортных предприятий ещё до отставки Хрущёва. Отставка лишь ускорила реализацию выработанных в ходе дискуссии и эксперимента предложений. Новый экономический курс был обозначен решениями двух пленумов ЦК КПСС — 1965 года, мартовского (по сельскому хозяйству) и сентябрьского (по промышленности). Их решения положили начало перестройке, вошедшей в историю как экономическая, или косыгинская, реформа.
Не меняя основ командно-административной системы, эта реформа всё же позволила сократить директивное планирование, изменить подход к выполнению плана, что теперь выражалось в объёме не валовой, а реализованной продукции. Предприятия получили возможность самостоятельно планировать темпы роста производительности труда, снижение себестоимости, определять величину средней заработной платы, более свободно распоряжаться прибылью. В хозяйственную жизнь вводились элементы рыночной экономики, был сделан первый, хотя и очень небольшой шаг в приближении непосредственных производителей к собственности. Таким образом, создавались условия, способствовавшие их заинтересованности в рентабельном производстве и улучшении экономических показателей. В целом, налоги были сведены в основном к налогу с оборота и отчислениям от прибыли, безвозвратное финансирование капитальных вложений стало преобладающим.
Во всех эшелонах власти, в партийных комитетах, директорском корпусе было много приверженцев командной экономики, но и они единогласно, как давно установилось в партии, проголосовали на сентябрьском пленуме за «усиление экономических стимулов производства, укрепление хозяйственного расчёта и расширение самостоятельности предприятий».
Вот на какие ключевые моменты обратил внимание А.Н. Косыгин, выступая на одном из больших экономических совещаний в мае 1968 года:
«… д) Впервые, пожалуй, вопросы экономических исследований стали занимать важное народнохозяйственное значение. Начало внедрения и творческой работы с новой экономической реформой. Основная масса работников промышленности стала другими глазами — глазами творческих экономистов смотреть на процессы производства.
Это очень важный фактор нашего движения вперёд. Пожалуй, мы можем сказать, что только теперь у нас появились настоящие экономисты.
е) Экономическая реформа, принятая сентябрьским Пленумом и XXIII съездом, является прогрессивным фактором, себя оправдала, но, как и другие крупные реформы, требует своего совершенствования, и над этим следует работать. Необходимо создать условия ещё большей самостоятельности на заводах, фабриках, в главках, трестах и министерствах.
Мы будем над этим работать.
ж) Планированию — научную основу.
Требования к плану всегда были высокими. Однако подход к его составлению был различный, использовались в какой-то мере данные науки, статистика, экстраполяция, интуиция. А в порядке критики следует сказать, что научные разработки далеко не всегда являлись основой народнохозяйственного плана.
Современная научно-техническая революция даёт нам право сказать, что главным критерием для составления плана должно быть научно-техническое, экономическое основание.
План должен определять основные направления народного хозяйства, быть научно обоснованным, исходить из пропорционального развития хозяйства и отдельных отраслей, научно обоснованный районный разрез. План должен быть построен на материальных балансах. Сбалансированный план. Должно быть сбалансировано производство, потребление, денежное обращение.
План должен не сковывать инициативу, а, наоборот, обеспечивать её расширение, дать простор творчеству. Это не простой вопрос. Мы можем сказать, что отдельные руководители по-разному понимают план. Так, некоторые систематически требуют дополнительные права, а когда их даём, они их боятся и просят принимать решения старого типа, с тем чтобы за них прятаться и не быть ответственным. Это сила инерции прошлого».
Восьмая пятилетка (1966—1970 годов) вошла в советскую историю как одна из наиболее успешных, и это, безусловно, стало результатом косыгинской реформы. Так, в ходе реформирования сельского хозяйства план обязательных закупок зерна был снижен и объявлен неизменным на предстоящие 10 лет. Закупочные цены на сельскохозяйственную продукцию повышались в 1,5—2 раза. Сверхплановые закупки должны были осуществляться по повышенным ценам (надбавки составляли 50% к основной цене). Снижались цены на технику и запчасти. С колхозов и совхозов были списаны долги государству. Уменьшались ставки подоходного налога на крестьян. Количество отчётных показателей, устанавливаемых для хозяйств сверху, резко ограничивалось. В пределах государственных заданий хозяйствам предоставлялась полная самостоятельность планирования производства. В то же время в решениях пленума особый акцент делался на повышение роли министерства сельского хозяйства в планировании и руководстве производством и на увеличение капиталовложений. Названные мероприятия принесли выгоду колхозам и совхозам. За сданную в 1965 году продукцию они выручили почти на 15% больше, чем в 1964 году. Выгода увеличивалась за счёт снижения цен на машины, электроэнергию и списания с колхозов задолженностей по ссудам.
Нововведения в промышленности были провозглашены на сентябрьском (1965 года) Пленуме ЦК в докладе А.Н. Косыгина «Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленных предприятий». Призывая к отказу от совнархозов и восстановлению отраслевого принципа управления, председатель правительства подчёркивал, что речь идёт не о простом восстановлении досовнархозовской системы министерств, а о сочетании централизации руководства с расширением оперативно-хозяйственной самостоятельности предприятий.
Добиться этого предполагалось путём сокращения числа обязательных плановых показателей до 9 вместо 30 в прежние годы. Главным в работе предприятий и отраслей вместо объёма валовой становился объём реализованной продукции. Таким образом, производитель теперь непосредственно зависел от спроса на свою продукцию. Натуральные плановые показатели заменялись стоимостными. Для повышения заинтересованности коллективов в лучшем использовании производственных фондов вводилась плата за эти фонды. Зарплата определялась уровнем рентабельности, прибылью, перевыполнением планов. Обобщающий результат хозяйствования измерялся размером прибыли. Из отчислений от неё предприятия создавали фонды развития производства и материального поощрения. Из этих фондов тратились деньги на премии и 13-ю зарплату по итогам года; на улучшение условий труда и быта, в частности на строительство жилья.
В октябре 1965 года были приняты законы об изменении органов управления, созданы 11 общесоюзных и 17 союзно-республиканских министерств. В республиках создавались лишь те союзно-республиканские министерства, которые имели в этой республике объекты управления. Всего в стране на начало 1966 года действовало около 600 министерств, госкомитетов и других ведомств. Примерно такой же структура управления оставалась и в середине 1980-х годов: 594 министерства и ведомства, в том числе 322 союзно-республиканских, 88 республиканских министерств, 172 союзно-республиканских и 12 республиканских госкомитетов. Работа промышленных предприятий строилась на основе «Положения о промышленном предприятии», утверждённого в октябре 1965 года. В нём излагались новые права и обязанности предприятий, освобождавшие их от мелочной опеки, регламентирования всех деталей и частностей в работе.
Национальный доход страны увеличился за годы восьмой пятилетки на 41%, в 1,5 раза возрос объём промышленного производства: возникли десятки, сотни новых шахт, электростанций, заводов (в том числе Волжский автогигант), на 21% увеличилось производство продукции сельского хозяйства (вместо 12% в предыдущую пятилетку). Но к концу пятилетки наметилось замедление социально-экономического развития страны.
Стремление к увеличению отчислений в создаваемые на предприятиях фонды развития, материального поощрения, социально-культурных мероприятий и жилищного строительства привело к попыткам получать прибыль за счёт обхода государственных, их необоснованного завышения, нарушения установленного ассортимента и стандартов. Алексей Николаевич видел в ценах действенный рычаг экономического управления и всегда считал, что этим рычагом надо умело пользоваться, а этого умения многим не хватало. Вот почему по настоянию Политбюро ЦК КПСС начали возвращать отменённые плановые показатели, забирать в бюджет «свободные остатки прибыли». Госплан и группа крупных министерств выступали против того, чтобы выполнение плана засчитывалось лишь после удовлетворения всех заказов потребителей. Заработки росли, а товаров на прилавках по-прежнему не хватало. Косыгина упрекали в том, что прибыль, которой дали волю, ведёт к инфляции. Предприятие зарабатывало прибыль, но всё чаще могло использовать её только на увеличение зарплаты, поскольку планы не предусматривали материальных ресурсов ни на строительство, ни на реконструкцию. Нужны были корректировки по ходу пятилетки, новые решения, которые бы решили проблему дефицита.
А.Н. Косыгин утверждал, что эти вопросы необходимо разрабатывать не только теоретически, но и с привлечением людей, которые знают народное хозяйство, чтобы понять, как использовать экономические стимулы, чтобы развитие не пошло по непредсказуемому пути, чтобы предотвратить хаос. Он боролся за самостоятельность предприятий, повышение их собственной роли в управлении, критиковал ситуацию, когда директор не может принимать решения по вопросам, за которые несёт ответственность.
К сожалению, косыгинская реформа так и не была доведена до положительного результата, что во многом объясняется свёртыванием управленческих нововведений. По всей вероятности, в планы руководства страны не входила модернизация политической системы общества, которая должна была бы подкрепить демократизацию экономики, усилить самостоятельность трудовых коллективов. С самого начала реформы консервативная часть партийной номенклатуры усматривала в ней не только угрозу политической стабильности и возможность утратить контроль над экономикой, но и опасность потерять личные выгоды, сопряжённые с этим контролем.
Хозяйственная реформа 1965 года, оживившая в стране товарно-денежные отношения, пробудила к жизни дремавшие до поры до времени в людях собственнические и потребительские инстинкты. К активному противодействию реформе, сплотившему её противников, привели события в Чехословакии 1968 года. Используя их как повод, привыкшие работать по приказу аппаратчики начали, как позднее выразился Н.И. Рыжков, «откровенно и резко» уже в конце 1960-х годов «скручивать» реформу, что не вызвало серьёзного противодействия. Ради собственного покоя кремлёвская верхушка сохраняла устоявшиеся экономические отношения, нуждавшиеся в реформировании. Верх взяло желание покоя, «тишины и благорастворения воздухов».
Впрочем, «ещё дважды, как пишут экономисты П. Коловангин и Ф. Рыбаков, были сделаны попытки оживить экономику (в 1973 и 1979 годах), но они по масштабам уступали реформам 1965 года». К тому же эти попытки не затрагивали, как и прежде, отношений собственности. Поэтому-то ничего путного из них и не вышло. «Ситуация была грустной. Темпы экономического роста после некоторого подъёма в 1966—1970 годы постоянно сокращались (в 1966—1970 годы — 7,8% в год; в 1971—1975 годы — 5,7%; в 1976—1980 годы — 4,3%)».
Реформа, предпринятая А.Н. Косыгиным и его единомышленниками, действительно создавала хорошие возможности для экономического маневрирования на уровне первичных хозяйственных звеньев. Но она не позволяла преодолеть отчуждение трудовых коллективов от средств производства и его результатов. И те и другие продолжали оставаться в собственности государства (за исключением коллективных хозяйств на селе). Это не позволяло формировать в работниках чувство рачительного хозяина. Во многом ущербность реформы определялась фетишизацией прибыли как обобщённого экономического показателя. В этом случае стремление увеличить прибыль любым путём, в том числе и посредством «накручивания» цен, чем занимались и предприятия, и министерства, приводило к возникновению инфляционной спирали, стимулировало выпуск сверхплановой, зачастую ненужной продукции либо толкало руководителей предприятий к искусственному занижению плановых заданий.
Уже вскоре после начала реформы власти стали убеждаться, что она имеет не только светлые стороны. Создавая благоприятную среду для роста теневой экономики, реформа высвечивала также перспективу безработицы, обострения социальной напряжённости в стране из-за трудностей с обустройством новых рабочих мест. Главной же причиной сворачивания реформы было то, что она требовала коренных изменений в организации промышленного и сельскохозяйственного производства, подводя к необходимости полного отказа от командно-распределительной системы. А к этому брежневское руководство оказалось не готовым.
Реформа, которая давала советской экономике абсолютно реальный шанс на обновление, проверенная в ходе экономического эксперимента на ряде предприятий и в целых отраслях, попала в «холодные руки» людей, которые её успеха не хотели. Нерешённых проблем — от дисбалансов в комплексном развитии, порождаемых «ведомственным подходом», до огромных потерь, мешающих увеличивать ресурсы продовольствия и препятствующих росту национального дохода — становилось всё больше. В закрытых аудиториях Алексей Николаевич говорил об этом честно и откровенно. Но меньше всего он ожидал, что черту под его реформой подведёт «пражская весна» в её восприятии «кремлёвскими сидельцами». Но случилось именно так: артиллерия, как говорится, ударила по своим.
Несмотря на несомненные достижения, в первую очередь в сфере освоения космоса, жилищного строительства, в развитии энергетики, разведывании и разработке энергоресурсов, военного производства, гражданской авиации, железнодорожного и морского транспорта, в области науки, образования и культуры, всё явственней вырисовывалось несоответствие производственных отношений уровню развития производительных сил. Это лишало экономику необходимой динамики, обостряло в стране внутренние противоречия. В результате всё отчётливее ощущалось экономическое отставание Советского Союза от передовых стран Запада, прежде всего в производстве предметов потребления, что подрывало авторитет всей системы в глазах общества.
В 1983 году Ю.В. Андропов, сменивший Л.И. Брежнева, делает заявление, ставшее для многих неожиданным: «…мы ещё до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живём и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические».
Как же такое могло случиться? Что такого скрывала в себе много раз описанная и «просвеченная» насквозь система, что было неизвестно человеку, 15 лет возглавлявшему КГБ — одну из самых информированных в то время спецслужб мира? И кто эти «мы»?.. По всей вероятности, Андропов имел в виду себя и верхушку власти, представителей верхних этажей системы управления. Именно отсюда раздавалась победная идеологическая трескотня, имевшая целью прикрыть, завуалировать реальные и всё более обострявшиеся проблемы и противоречия.
А.И. АГАНИН,
член Президиума ЦС РУСО, кандидат физико-математических наук:
— В последние годы возник термин «реформа Косыгина — Либермана», о правомерности которого спорят учёные. Неужели эти две личности имели примерно равный политический вес? Ни в коем случае! Однако за продекларированными в 1965 году реформами стояла относительно тайная многолетняя борьба большевистской (социалистический и коммунистической) и меньшевистской (социал-демократической, а то и откровенно либеральной) линиями в КПСС и её предшественницах. В политическом смысле личности Косыгина и Либермана были несопоставимы, но сама заявленная реформа Косыгина — Либермана, а также её итоги являлись промежуточными финишами этой относительно тайной многолетней внутрипартийной борьбы. Хорошо известно, что практически все попытки «усовершенствовать социализм» в СССР на рыночных рельсах провалились. Это касается и реформы Косыгина — Либермана (1965—1971 годов), и реформы оптовых цен 1967 года, и ряда других организационно-реформаторских мероприятий 1970-х и 1980-х годов. Реформа Косыгина — Либермана с её псевдорыночными методами уже в 1971 году зашла в тупик и была в основном свёрнута, но свёрнута не «до основания, а затем…», а лишь переведена на следующий этап относительно тайной многолетней внутрипартийной борьбы.
Причина была в том, что реформа Косыгина — Либермана создавала больше проблем, чем решала их. Причём проблем как общеэкономического характера для советского общества в целом, так и проблем социального характера для бюрократического партийно-государственного аппарата, стремившегося не допустить увеличения общественной роли в советском обществе научно-технических кадров и роста самостоятельности трудовых коллективов. В этом плане страхов было больше, чем реальной угрозы: псевдорыночные мероприятия не могли стать серьёзным фундаментом для подобного рода изменений.
В результате реформ Косыгина — Либермана у либеральной фракции бюрократического партийно-государственного аппарата была сформирована социальная база — «советский лавочник», которая с годами трансформировалась в социальную базу того политического слоя, который потом пророс в группу двигателей «перестройки». Реформа окончательно сделала разворот в сторону стоимостных показателей, а количество натуральных показателей было резко сокращено. Это создало для государственных предприятий возможность добиваться выполнения планов такими способами, которые не увеличивали, а, наоборот, даже снижали общий результат экономической деятельности в масштабах всего государства. Ориентация на валовые стоимостные показатели способствовала накручиванию государственными предприятиями общего объёма продукции (вала), усиливала действие затратного механизма, тормозя действие механизма снижения затрат и экономии ресурсов.
В конце 1965 года народнохозяйственный комплекс СССР застыл в ожидании перемен — впереди был очередной, восьмой пятилетний план. С выполнением предыдущих пятилетних планов все советские организации справлялись успешно, вот только отчёты и показатели, как правило, были уже несколько далеки от ожиданий, а развитие народнохозяйственного комплекса СССР радовало уже не так, как в период советского экономического чуда 1929—1955 годов. Восьмой же пятилетний план реализовывался в условиях новой реформы, получившей название косыгинской по имени руководившего ею Председателя Совета Министров СССР, члена Политбюро ЦК КПСС Алексея Николаевича Косыгина. Однако экономисты чаще связывают данную реформу с именем именно Евсея Григорьевича Либермана — советского экономиста, большую часть жизни проработавшего в Харькове, предложившего свои идеи для осуществления перемен в промышленности ещё в 1962—1965 годах на страницах газеты «Правда», трижды и вроде бы всякий раз «неожиданно» опубликовавшей его статьи: «План, прибыль, премия» в номере от 9 сентября 1962 года, «Ещё раз о плане, прибыли, премии» в номере от 20 сентября 1964 года и «План, прямые связи и рентабельность» в номере от 21 ноября 1965 года.
Две его статьи появились в журнале «Коммунист» — теоретическом и политическом журнале ЦК КПСС: «Планирование промышленного производства и материальные стимулы его развития» в №10 от 1956 года и «Об экономических рычагах выполнения плана промышленностью СССР» в №1 от 1959 года. Его идеи легли в основу так называемой косыгинской реформы, которая во многом должна была перевести СССР на рельсы государственного капитализма.
Е.Г. Либерман предложил новые методы экономического планирования, основанные на принципах нового демократического централизма. Его диссертация была опубликована в виде книги «План, прибыль, премия», изложенные здесь идеи через несколько лет стали основой косыгинской реформы. Правда, ввиду выборочного их применения, попытка перевода социалистического хозяйства на рельсы государственного капитализма закончилась не слишком удачно.
Такие неожиданные карьерные метаморфозы «случаются» обычно только с агентами специальных служб, о чём говорили злые языки. В дальнейшем многие исследователи не раз свяжут арест Е.Г. Либермана с буквально свалившейся на него едва ли не мировой славой. Будут говорить, что неспроста особо никому не известный провинциальный советский экономист стал застрельщиком дискуссий о реформе — дескать, он был назначен (или приговорён) к славе кем-то «сверху» как человек, на которого ввиду его «троцкистского прошлого» было бы легко свалить все неудачи. И которым — в случае чего — не жалко было бы и пожертвовать.
С учётом его скромного влияния на саму реформу в дальнейшем сомнения в самостоятельности Е.Г. Либермана действительно правомерно возникают. При этом нельзя забывать, что Е.Г. Либерман представлял один из крупнейших промышленных регионов СССР — Донецко-Приднепровский экономический район, состоявший из 8 наиболее промышленно развитых в СССР областей УССР, заведовал кафедрой экономики и организации машиностроительного производства Харьковского инженерно-экономического института и не понаслышке знал «внутреннюю кухню» машиностроительных предприятий СССР. Почти все его научные работы были связаны с исследованиями проблем повышения эффективности производства, разбирая которые Е.Г. Либерман всё отчётливей осознавал, что их решение невозможно без обращения к рыночным регуляторам.
Эти его выводы нашли отражение в статье «План, прибыль, премия», опубликованной 9 сентября 1962 года в газете «Правда», которая стала сенсацией, граничившей для многих с диверсией. Е.Г. Либерман весьма осторожно, не посягая на систему централизованного планирования, предлагал учитывать в планах не валовые показатели, а стоимость реализованной продукции. То есть главным критерием эффективности всех государственных предприятий он предлагал сделать их реальные показатели рентабельности, чтобы вся экономическая статистика в СССР приняла стандарты международной (читай — капиталистической) системы экономической, статистической и финансовой отчётности. Для этого предлагалось дать руководству государственных предприятий куда большую самостоятельность в работе со смежниками: самим выбирать, у кого покупать и кому сбывать продукцию, а не поставлять её за тысячи километров на завод, указанный сверху. Такая новация давала власть («вожжи в руки») в самых разных отраслях народного хозяйства молодому поколению руководителей государственных предприятий, нарушала сложившиеся схемы управления народным хозяйством СССР, но при этом восстанавливала Государственный комитет Совета Министров СССР по материально-техническому снабжению СССР, просуществовавший до апреля 1991 года и во многом повторявший и воспроизводивший Государственный комитет Совета Министров СССР по материально-техническому снабжению народного хозяйства, существовавший в 1948—1953 годах.
Часть полученной прибыли рекомендовалось оставлять на счетах предприятий для расширения производства и создания премиальных фондов, которые мотивировали бы работников на большую производительность. Но это сокращало доходные части различных бюджетов бюджетной системы СССР из-за сокращения соответствующих отчислений от прибыли государственных предприятий, что в свою очередь сокращало доходные (а как следствие и расходные) части различных бюджетов бюджетной системы СССР. В том числе сокращалось и ассигнование денежных средств, предусмотренных работникам учреждений и на пополнение общественных фондов потребления — средства, выделяемые государством на развитие бесплатного образования, здравоохранения, денежные выплаты и пособия, содержание детских учреждений. А ведь через них формировались фонды личного потребления, через которые государство и выравнивало благосостояние членов советского общества, что в основном и отражало базовые принципы социализма в СССР.
Вслед за этими событиями последовало назначение Либермана в 1962—1981 годах профессором кафедры статистики и учёта Харьковского государственного университета им. А.М. Горького.
Мнения экспертов и советской общественности по поводу статьи «План, прибыль, премия» в центральной газете «Правда» разделились, но пробный шар внутренней рыночной (читай — капиталистической) закулисы был вброшен и запущен. Уже через месяц Е.Г. Либерман изложил свои реформаторские идеи в более развёрнутом виде на страницах ведущего экономического научного журнала «Вопросы экономики». Вскоре — по требованию ЦК КПСС — Е.Г. Либерман представил свой доклад для изучения КПСС. Кстати, Председатель Совета Министров СССР, член Политбюро ЦК КПСС А.Н. Косыгин дал в то время докладу резко негативную оценку. Но идеи Е.Г. Либермана разделял лично бывший Первый секретарь ЦК КПСС и бывший Председатель Совета Министров СССР Н.С. Хрущёв, образовавший в феврале 1959 года параллельный Государственному плановому комитету СССР Высшего совета народного хозяйства СССР союзный орган исполнительной власти — Государственный научно-экономический совет Совета Министров СССР. В его состав входили те представители союзных органов государственной власти, которые видели спасение в «рыночном социализме». Правда, просуществовал Государственный научно-экономический совет Совета Министров СССР лишь до ноября 1962 года, а ещё через два года состоялся октябрьский Пленум ЦК КПСС, который отстранил Н.С. Хрущёва от власти. Тем не менее все последующие годы обсуждение идей Е.Г. Либермана не прекращалось, причём их поддерживало всё больше ведущих экономистов.
Прислушиваясь к их мнению, А.Н. Косыгин, назначенный через сутки после октябрьского (1964 года) Пленума ЦК КПСС Председателем Совета Министров СССР, взялся за переработку идей Е.Г. Либермана. В итоге в 1965 году после долгих дискуссий основной комплекс реформаторских мер был изложен в Постановлении Пленума ЦК КПСС от 27—29 сентября 1965 года «Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства», во исполнение которого реформа Косыгина — Либермана вводилась в действие совокупностью последующих постановлений ЦК КПСС и Совета Министров СССР, распространявших её положения на отдельные отрасли и секторы народного хозяйства.
Реформа предполагала создание условий, которые давали бы возможность предприятиям функционировать пусть и на ограниченном, но всё же рынке как самостоятельным хозрасчётным единицам. То есть государственным предприятиям позволялось заключать друг с другом прямые договоры поставок — не дожидаясь разрешения союзных министерств и ведомств. А главное, ключевыми показателями экономической состоятельности государственного предприятия становились прибыль и рентабельность. Это был далеко не полный комплекс мер, предложенный ранее Е.Г. Либерманом, но всё же это был его звёздный час.
Ведущие западные издания восторгались новыми веяниями в СССР, писали о «либерманизации» советского народного хозяйства, публиковали переведённые статьи Е.Г. Либермана и приглашали его читать лекции. Но насколько громко прозвучало его имя, настолько же тихо и незаметно жизнь Е.Г. Либермана вернулась в прежнее русло. Он публиковал свои работы в узкопрофильных изданиях. В 1970 году Е.Г. Либерман публикует работу «Экономические методы эффективности общественного производства». К реализации экономических реформ, проводимых в СССР под влиянием его идей, его не привлекали.
Возможно, именно поэтому первые впечатляющие показатели — из-за них восьмой пятилетний план неофициально прозвали «золотым» — сменились множественными проблемами в народном хозяйстве СССР, которое перестало работать как единый хозяйственный организм. Темпы экономического роста ВНП СССР начали снижаться, и экономическая реформа была свёрнута.
Е.Г. Либерман умер 11 ноября 1981 года от последствий инфаркта. Через семь лет в годы «перестройки» его наработки вновь попытался использовать уже новый состав Совета Министров СССР во главе с его Председателем Н.И. Рыжковым. И вновь реформирование народного хозяйства СССР носило половинчатый характер, ведущий государство к экономическому кризису, вслед за которым грянул и кризис политический.
От общественных форм распределения дохода (общественные фонды потребления, снижение цен в розничной торговле) начался переход к частно-групповым формам. Привязка денежных доходов работников к прибыли государственного предприятия приводила незаметно к тому, что принцип органического сочетания личных и общественных интересов уже не работал. Раньше критерием эффективности народного хозяйства СССР был интегральный результат (доходность) на уровне всего народного хозяйства СССР, теперь главным критерием стала доходность (прибыльность) отдельного государственного предприятия. Это не могло не ослаблять экономическую мощь всего СССР и монолитность советского общества в целом.
Заметим, что в Постановлении ЦК КПСС, Совета Министров СССР от 4 октября 1965 года №729 «О совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства» о снижении себестоимости продукции как плановом показателе деятельности государственного предприятия вообще уже не упоминалось. Правда, возникшие в деятельности государственных предприятий искривления оказались столь серьёзными, что позднее показатели себестоимости были восстановлены.
Одним из проявлений усиления роли частно-групповых интересов была пышно расцветавшая ведомственность, которая лишь способствовала возникновению, росту и широчайшему распространению кланов и групп. Их узконаправленные интересы всё менее и менее соответствовали целям социально-экономического развития советского общества и всё более и более напоминали период накопления первичного капитала, уводящего материально-технические ресурсы в теневую экономику (также скрытую экономику, неформальную экономику) — экономическую деятельность, скрываемую от общества и государства, находящуюся вне государственного контроля и учёта. Критики социализма в СССР утверждают, что теневая экономика существовала всегда (даже в сталинской системе управления народным хозяйством СССР), но в результате реформы 1965—1971 годов она действительно впервые в истории нашего Отечества приобрела столь ярко выраженные формы.
Освобождение отраслей от многих натуральных плановых показателей создало для управленческих групп союзных министерств и ведомств широкие возможности оптимизировать свою деятельность за счёт игнорирования интересов развития советского общества в целом. На практике создавалась питательная среда для возникновения и формирования неформальных трестов. Это одна из форм монополистических объединений, в рамках которой участники теряют производственную, коммерческую, а порой даже юридическую самостоятельность при сосредоточении реальной хозяйственной власти в тресте в руках директорского корпуса, руководящих правлений главков и коллегий министерств и ведомств. Появились разнообразные фонды министерств и ведомств, наполняемость которых зависела от финансовых результатов деятельности отраслевых предприятий и пробивной силы руководителей ведомств (корректировка планов в сторону снижения их показателей и удлинения сроков реализации проектов, «выбивание» финансовых и материальных ресурсов в Государственном плановом комитете Совета Министров СССР, Министерстве финансов СССР, Государственном комитете СССР по материально-техническому снабжению и так далее). Возникло совершенно новое явление — не афишируемая конкуренция между формирующимися кланами и группами министерств и ведомств за раздел «общего пирога», а оформляющаяся хозяйственно-управленческая прослойка — тот самый пресловутый бюрократический партийно-государственный аппарат — всё менее и менее ассоциировала себя с подлинными интересами развития советского общества. Государственная собственность на средства производства, находившаяся в распоряжении хозяйственников, не была чем-то единым. Она была разделена между монополиями — министерствами и ведомствами, а внутри каждого из этих подразделений — между предприятиями и организациями. Каждое ведомство зорко наблюдало за тем, чтобы не были ущемлены его интересы, как правило, не совпадавшие с интересами смежных ведомств. В итоге проведение каких-либо решений, оптимальных с общегосударственной точки зрения, наталкивалось на сопротивление ведомств, что нередко вело к громадным излишним затратам общества.
Так, в советском массовом сознании постепенно и искусственно формировалась лживая «экономическая неэффективность социализма», которая вовсе не являлась таковой по своей сути, имманентной социализму. Просто вольнице хозяйственно-управленческой прослойки — бюрократического партийно-государственного аппарата, предоставленной реформой Косыгина — Либермана, необходимо было дать классовый окорот. То есть нужно было обеспечить жёсткие политические отповедь и ограничение, основанные на марксистско-ленинской научной-теоретической базе и на правовом характере экономического регулирования. Однако в тогдашнем советском обществе способного на такое политического субъекта или актора, к сожалению, уже не нашлось.
Введение для государственных предприятий платы за фонды усилило противопоставление советского общества и производственных трудовых коллективов. Напомним, планово-прибыльные государственные предприятия должны были вносить в бюджет плату за основные и нормируемые оборотные фонды. Возникла странная ситуация, что фонды как бы отчуждались от государственных предприятий, последние становились не более чем пользователями фондов. А фактическими если уж и не владельцами, то, по крайней мере, распорядителями и пользователями фондов оказывался бюрократический партийно-государственный аппарат. Тут явно уже стали просматриваться очертания государственного капитализма и очевидные юридические коллизии с нормами статей 4, 5, 6 и 131 Конституции (Основного Закона) СССР. Введение этого платежа свидетельствовало об изменении отношений между трудовыми коллективами и государством.
В предшествующий период советская правовая система исходила из того, что трудовой коллектив государственного предприятия является ячейкой социалистического общества (частью народа), владеющего средствами производства, и может использовать их без всякой платы. Теперь же получалось, что трудовой коллектив должен платить за используемые фонды, следовательно, он рассматривается не как часть собственника средств производства, находящихся в государственной собственности (всенародном достоянии), а как вольный или невольный, но своеобразный их арендатор или иной обладатель самостоятельного правомочия в отношении чужого объекта. Происходило своеобразное скрытое и не афишируемое, но подлинное отчуждение собственности от непосредственного производителя, противопоставление последнего государству.
Всё сказанное выше свидетельствует, что начался решительный отход от социалистической системы хозяйства и социалистической собственности на орудия и средства производства как экономической основы СССР, а другими словами, от социалистической экономики в сторону групповых интересов. Обозначились признаки государственного капитализма.
В 1970-е годы Совет Министров СССР и Государственный плановый комитет Совета Министров СССР приняли решения, призванные скорректировать выявившиеся негативные стороны реформированной хозяйственной системы — тенденцию к росту цен, стремление использовать максимально затратные схемы хозяйственных отношений (в том числе с принесением в жертву инновационного развития), обеспечивающие наиболее высокие показатели по так называемой валовой выручке, поскольку именно этот показатель присутствовал в государственном плане.
Постановлением Совета Министров СССР от 21 июня 1971 года №413 «О некоторых мерах по улучшению планирования и экономического стимулирования промышленного производства» были восстановлены, начиная с девятого пятилетнего плана 1971—1975 годов, директивные задания по росту производительности труда, в заданиях по реализации выделялся объём новой продукции.
Очень многие российские эксперты утверждали, что реформа Косыгина — Либермана как раз подготовила класс «теневиков» в народном хозяйстве, ставших, наряду с мировой системой капитализма и неотроцкистами в партийных верхах, третьей движущей силой «перестройки». Когда говорят, что СССР развалила «пятая колонна», то эмоционально этот вывод является верным, однако с точки зрения научного объяснения он остаётся совершенно недостаточным. В реальности произошло следующее. После того как с конца 1950-х годов СССР интенсифицировал продажу нефти на мировом рынке, в СССР начал формироваться социальный слой, тесно связанный с мировой корпоратократией — государственной формой правления, или политической системой, при которой власть принадлежит могущественным и богатым глобальным корпорациям и осуществляется ими непосредственно либо выборными и назначенными представителями, действующими от их имени. В отличие от государственно-монополистического капитализма, который в принципе мог бы сосуществовать с СССР, мировая корпоратократия носила исключительно глобальный характер по определению и по логике своего развития должна была охватить весь мир в целом без какого-либо остатка, включая СССР, то есть и зону системного антикапитализма. Торговля прежде всего нефтью сформировала в СССР советский сегмент мировой корпоратократии.
В этом же направлении, создавая массовый фундамент для этого социального слоя, сработала и реформа Косыгина — Либермана, в значительной степени разбалансировавшая народное хозяйство СССР и укрепившая экономическую власть хозяйственной номенклатуры. Ну а момент истины наступил в середине 1970-х годов, когда после и в результате «нефтяного шока» в авуары СССР поступили изначально незапланированные 170—180 млрд долларов США. Их-то и сумел присвоить себе советский сегмент мировой корпоратократии. А присвоив их, он взял курс на окончательный демонтаж социалистического строя, который исторически оказался демонтажом и СССР как великого государства своего времени и всей истории человечества.
Ж.Т. ТОЩЕНКО,
советский и российский социолог, доктор философских наук, профессор, член-корреспондент РАН, почётный доктор Института социологии РАН, почётный профессор МГУ и РГГУ:
— В период косыгинской реформы произошло немало проявлений энтузиазма, попыток не только размышлять, предлагать, но и реально действовать. Иначе говоря, произошло реальное воплощение в нескольких важных социально-экономических экспериментах, которые открыли возможности резкого увеличения производительности труда и совершенствования производства.
Что касается промышленного производства, то инициатива проявилась в поиске новых методов управления производством. Во многих отраслях и регионах появились энтузиасты по кардинальному решению назревших проблем как в интересах производства, так и в интересах самих работников. Так, в 1967 году на Щёкинском химическом комбинате был начат эксперимент, ставший известным как Щёкинский метод. Его основной принцип: рабочих меньше — продукции больше. Производительность труда решают поднять за счёт сокращения издержек, новых подходов в хозяйствовании, материального стимулирования, внедрения элементов хозрасчёта. В частности, предприятию был определён стабильный фонд зарплаты на 1967—1970 годы, а вся экономия этого фонда при повышении производительности труда и при сокращении числа работников оставалась в распоряжении коллектива предприятия. За два года такой работы число рабочих на комбинате сократилось на 870 человек, за 10 лет объём выпускаемой продукции вырос в 2,7 раза, производительность труда — в 3,4 раза, почти в 4 раза повысилась рентабельность, расходы заработной платы на рубль товарной продукции снизились с 13,9 до 5 копеек. И хотя этот новый экономический подход показал высокую эффективность и, по сути, опередил время, но, так как он не совпадал с догматическими представлениями руководства страны, усилиями бюрократии, он был прекращён под разными надуманными предлогами.
Не менее показательна судьба примечательного сельскохозяйственного эксперимента, осуществлённого Иваном Худенко в совхозе Илийский в Алма-Атинской области. Два года работы при хозрасчёте показали, что из 800 работников совхоза оставили только 80 человек, в том числе двух управленцев вместо прежних 11. Уволенных работников хозрасчётный совхоз посадил на «вэлфер» (социальное пособие. — Ред.) — 30 рублей в месяц. При этом производительность труда выросла в 3 раза, а зарплаты — в 2,5 раза. Затем этот эксперимент был опробован в совхозе «Акчи», официально именовавшемся «Опытным хозяйством по производству витаминной травяной муки». «Акчи» вновь был выстроен из звеньев (рабочих групп, как сейчас сказали бы) — механизаторских, строительного, управленческого. Все звенья работали на полном хозрасчёте, и вопросы решались гласно и вполне демократично на совете хозяйства, которому подчинялся его директор. Производительность труда в «Акчи» была в 6 раз выше средней по республике, зарплата выше в 2—3 раза. Необычно высоким было и качество самой продукции совхоза — травяной муки. Как вспоминал экономист-аграрник В.В. Филатов: «Для высшего сорта содержание каротина в травяной муке устанавливалось в 180 единиц, а у нас было 280. Приборы зашкаливало, приёмщики не верили своим глазам». Об «Акчи» писала местная и центральная пресса, а статью из «Литературной газеты» перепечатал орган югославских коммунистов «Борба» под заголовком «Тайна экономического чуда в казахстанском совхозе».
В 1970 году эксперимент был закрыт. Посетивший производство министр сельского хозяйства Казахской ССР М. Рогинец был возмущён, что работники сельского хозяйства зарабатывают больше, чем чиновники министерства. Заметим, что подобные эксперименты по внедрению новых форм и методов организации производства проводились во многих отраслях и во многих регионах страны (например, на Тираспольской швейной фабрике, Пермском телефонном заводе и так далее). Но вместо вдумчивого отношения к этим новациям применялись шаблонные меры отживших инструкций и указаний, в результате чего большинство из этих начинаний и экспериментов прекратили своё существование. Страна стремительно теряла творческие достижения, которые могли бы вывести народное хозяйство из начавшегося экономического тупика.
Заслуживающими особого внимания стали опыты по решению социальных проблем трудовой и повседневной жизни работников за счёт разработки и реализации социальных планов социального развития, которые эффективно и наглядно объединяли интересы работников производства с интересами самого производства. Появление планов социального развития обычно связывают с опытом работы ленинградского объединения «Светлана», о чём было рассказано на XXIII съезде КПСС в 1965 году первым секретарём Ленинградского обкома КПСС В.С. Толстиковым. Эта форма взаимодействия предметно и наглядно олицетворяла реализацию одного из положений общественного договора: обеспечить удовлетворение социальных потребностей людей силами не только всего государства, но и конкретного производственного коллектива — от создания комфортных условий труда до заботы о жилье, отдыхе, помощи в воспитании детей и так далее. И этим предприятиям удалось продемонстрировать свою высокую эффективность — забота о людях обернулась серьёзными достижениями на этих предприятиях.
Наиболее творчески думающие руководители производства отреагировали на вполне оформившееся в массовом сознании требование — обратить внимание на необходимость реальной, а не декларируемой заботы о рядовых работниках, тем более что такое отношение прямо диктовалось желанием людей получить стабильный гарантированный и постоянно растущий уровень жизни. Именно творческий поиск социальных резервов роста производительности труда привёл к стабильному улучшению социального самочувствия во всём советском обществе.
Не показной, а реальный опыт улучшения социально-экономического положения людей получил поддержку и распространение не только в сфере промышленного производства, он был подхвачен и в других отраслях народного хозяйства. Вскоре этот опыт распространился и на административные единицы: города, районы, а затем и области, края, республики. Но так как эти реальные планы были и по структуре, и по содержанию весьма разнородными, делались на основе обыденных или специфических авторских представлений, возникла потребность упорядочить их. Поэтому вполне логичным стало привлечение учёных к разработке рекомендаций по подготовке и составлению таких планов, что выразилось в издании под эгидой ВЦСПС, Госплана СССР и Государственного комитета по труду и заработной плате соответствующих Методических указаний.
Однако став директивными требованиями, эти планы постепенно утрачивали свою основу — участие людей в их подготовке и реализации. Произошло обюрокрачивание полезного почина, и многие из проводимых реформ превратились в средство отчёта, в формально подготовленные документы. И окончательно они потеряли своё значение при осуществлении лжерыночных преобразований, когда мерилом действий на производстве осталось только одно — получение прибыли. В результате предприятия стали стремительно избавляться от «социалки», от всего того, что улучшало и обеспечивало благополучную социальную жизнь работников. И делалось это во имя финансовых результатов.
Все названные эксперименты и инициативы учитывали то, что по мере стабилизации общего положения в стране, мирной международной обстановки в общественном сознании происходили глубинные изменения: признавая важность решения общих проблем развития страны и перспектив достижения новых экономических рубежей, люди всё больше задавались вопросом: а как это повлияет на их личное социальное положение? Когда же наступит коренное улучшение не только производственных показателей, но и их личного благополучия? То есть вместо глобальных проблем и далёких перспектив развития всей страны люди всё больше склонялись к необходимости учёта их личных интересов, причём не когда-нибудь, в отдалённом будущем, а именно в текущем, настоящем времени.
Именно эти инициативы — планы социального развития, новые методы организации и управления производством — были олицетворением органического соединения интересов народа и государства при решении конкретных социально-экономических проблем, которые, однако, или были искажены в их сущности, или прекращены из-за ложных трактовок их результатов.
Е.Ю. СПИЦЫН,
ведущий российский историк, педагог и публицист, автор учебников и курсов лекций по истории России:
— Прошу воспринимать моё выступление не как экономиста, а как историка, и исходя из этого оценивать мои тезисы. На мой взгляд, косыгинская реформа генетически связана с той дискуссией, которая началась в последние годы жизни Сталина, когда он собирал у себя экономистов и поставил перед ними задачу написать учебник по политэкономии. Эта работа началась ещё до войны, и сколько Сталин ни бился — у него ничего не получилось. Потому что разные рабочие группы, что бы они ни писали, главную сталинскую идею не смогли реализовать. Суть сталинской идеи была проста как ясный день: «Вы нам описываете то, что мы сделали, а мне надо, чтобы вы описали, КАК мы это сделали». Вот этого они никак понять не могли. Затем Иосиф Виссарионович скончался, и после него вышел в 1954 году хорошо известный учебник по политэкономии, который так и остался вполне рядовым явлением в научной учебной литературе, ничем особо не примечательным.
Потом, в 1957 году, начинается новая дискуссия, об истоках которой сказано выше: когда Сталин писал свои ответы на вопросы целого ряда экономистов, что было затем аккумулировано в его работе «Экономические проблемы социализма в СССР». И началась, как остроумно выразился один учёный, новая битва между «остроконечниками» и «тупоконечниками», то есть между «товарниками» и «плановиками». В центре этой дискуссии был вопрос закона стоимости при социализме: действует он или не действует? Затем эта дискуссия сошла на нет сама собой. И новый виток этой дискуссии начался как раз с публикации статьи Евсея Либермана осенью 1962 года, о которой говорили М.С. Костриков и другие участники нашего «круглого стола».
Многие считают, что именно с этой статьи Либермана и началась история косыгинской реформы. Почему именно этот мало кому известный сотрудник Харьковского инженерно-экономического института, то есть не профильного вуза и не самого знаменитого вуза, вдруг стал зачинателем серьёзной дискуссии?
Я пытался это выяснить и в общем-то докопался до истины. Дело в том, что Евсей Либерман был давним знакомцем Алексея Матвеевича Румянцева, который был тогда главным редактором журнала «Коммунист», членом ЦК. Алексей Матвеевич в своё время, ещё с довоенных времён, был давним подельником Никиты Сергеевича Хрущёва. Напомню, что Харьков до 1934 года был столицей Советской Украины. Он там, в Харькове, был одно время секретарём обкома. То есть Хрущёв его хорошо знал, он был вхож к Никите Сергеевичу, и именно благодаря стараниям академика Румянцева и появилась эта статья.
Но появилась она не просто так. Вспомните, что в 1958 году после XX партийного съезда в Праге формировалась редакция журнала «Проблемы мира и социализма», где создали объединённую редакцию из представителей как соцстран, так и капстран. И именно в этой редакции потихоньку-полегоньку стали верх брать так называемые еврокоммунисты, у истоков которых стояли итальянская компартия, затем французская компартия. И там началось планомерное промывание мозгов, в том числе многим сотрудникам центрального партийного аппарата, которые проходили там стажировку. Кто месяц стажировался, кто два, кто полгода, кто год, кто полтора года, кто два. И к моменту прихода Горбачёва к власти центральный аппарат ЦК был довольно плотно забит именно этой публикой, уже с промытыми мозгами.
Не случайно тот же Г.Х. Шахназаров говорил о том, что Леонид Ильич Брежнев, будучи умудрённым и опытным человеком, гладил этих ребят по головке и говорил: «Мои социал-демократы». То есть не большевики, не ленинцы, не сталинцы. Все знают то, что эта дискуссия началась именно в 1962 году с той самой статьи Либермана, но мало кто знает, что дискуссия, которая шла ровно два года, завершилась тоже статьёй Либермана. Причём буквально за две недели до снятия Хрущёва с его поста.
И Косыгин, который был тогда первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, то есть самого Никиты Сергеевича Хрущёва, был, как говорят, на хозяйстве. А Никита Сергеевич, как известно, был «лягушкой-путешественницей» и половину года в стране вообще не находился — летал по заграницам и светился своей неподражаемой физиономией. Так вот, Косыгин был противником идей, которые пропагандировал в том числе и Либерман, но не только он. Эти взгляды поддерживал Немчинов, который был тогда главным экономистом страны (прим. редакции: В.С. Немчинов в 1953—1959 годы — академик-секретарь Отделения экономических, философских и правовых наук АН СССР, в 1958 году организовал первую в СССР лабораторию экономико-математических исследований, на базе которой в 1963 году был создан Центральный экономико-математический институт АН СССР), и многие другие.
В 1965 году начинается старт косыгинской реформы. В марте сначала проводится Пленум по сельскому хозяйству, а затем в сентябре Пленум по промышленности и проблемам управления. Наиболее вопиющие «реформы» Хрущёва были отменены, восстановлена прежняя отраслевая система управления народным хозяйством и так далее.
Это предыстория всего этого события. Второе. У нас не только в общественном сознании, но даже среди профессиональных историков и представителей других научных дисциплин почему-то косыгинскую реформу связывают только с 8-й пятилеткой, то есть с 1966—1970 годами. Но на самом деле, как установили мои коллеги-историки, попытки реформирования советской экономики в бытность Косыгина Председателем Совета Министров предпринимались как минимум ещё два раза. Это реформа 1972—1973 годов, которая была во многом связана с идеями Глушкова (прим. редакции: В.М. Глушков — советский математик, кибернетик, с 1973 года председатель Научного совета по вычислительной технике и системам управления Государственного комитета Совета Министров СССР по науке и технике), там шла борьба Госплана и Госстата, причём больше было политики, чем экономики, по-моему.
Особенно в той борьбе преуспели будущие прорабы перестройки, особенно Арбатов, Шаталин и далее по списку. Они — выкормыши экономико-математического института, который был создан в 1963 году Немчиновым. И там окопались многие из тех, кто потом в 1970-е годы «ноги сделали» в США. Они были разработчиками конкретных реформаторских изменений.
И, наконец, последний, третий вариант косыгинской реформы был предпринят уже в 1979-м. Этим руководил заместитель Косыгина, председатель Государственного комитета по науке и технике академик Кириллин (прим. редакции: В.А. Кириллин — советский государственный и партийный деятель, физик, видный учёный в области энергетики, в 1965—1980 годах — заместитель Председателя Совета Министров СССР и председатель Государственного комитета СМ СССР по науке и технике). Но, как известно, Кириллин в январе 1980 года будет отправлен в отставку. Или он сам ушёл, или его отправили — этот вопрос спорный. Он вернулся на работу в Академию наук, вице-президентом. А уже летом 1980 года у Косыгина случился первый инфаркт, потом в октябре того же года второй инфаркт, и он лег в Кремлёвку, пролежал там два с лишним месяца и оттуда уже больше не вышел.
Я спрашивал у Николая Ивановича Рыжкова, с которым мы дружили больше 30 лет, о том, были ли наработки комиссии Кириллина взяты им во внимание, когда он с коллегами по поручению Андропова работал над новой экономической реформой? Напомню: Андропов для названной цели создал тогда закрытую рабочую группу в составе Горбачёва, Долгих и Рыжкова. Рыжков в то время возглавил только-только созданный на базе отдела плановых финансовых органов экономический отдел ЦК. Рыжков мне ответил, что ничего не слышал о том, что я спрашиваю, и никаких бумаг от названной комиссии не получал. «Всё, что мы нарабатывали, — это были сугубо наши наработки», — сказал мне Рыжков. Понятно, что к той работе подключались многие научные центры, академические институты и так далее. Как историк, я должен был об этом сказать.
У нас традиционно называют эту пятилетку золотой (прим. редакции: «золотая пятилетка» — неофициальное название восьмой пятилетки (1966—1970) развития народного хозяйства СССР). Но ведь это смотря с чем сравнивать. Причём, заметьте, что поют аллилуйю этой пятилетке прежде всего либералы — и во времена Горбачёва, и уже в ельцинские и путинские времена. Согласитесь, что это странно… Но ведь в те годы была сделана попытка конвергенции двух систем — капитализма и социализма: «мы берём оттуда и оттуда самое лучшее». Идеи конвергенции проникли в головы, в том числе и наших партийных работников, опекавших научную братию, которая готовила им соответствующие материалы, в том числе в журнале «Проблемы мира и социализма». Потому что идеи конвергенции как раз и строились на идеях еврокоммунизма (прим. редакции: еврокоммунизм — политика и теоретическое обоснование деятельности ряда коммунистических партий Западной Европы, сформировавшиеся во второй половине XX века. Для еврокоммунизма характерны критика руководства КПСС и упор на парламентскую борьбу). Сторонники еврокоммунизма полностью отрицали советский опыт строительства социализма как «кровавый тоталитарный опыт Сталина и его банды» и искали альтернативные пути построения социализма.
Если брать брежневские пятилетки, то действительно это была лучшая пятилетка по своим показателям. Но если сравнивать эти темпы роста со сталинскими пятилетками, то косыгинская реформа и вообще брежневские пятилетки в подмётки им не годятся. В сталинские годы среднегодовые темпы роста были примерно 13,8%, которых не знал даже Китай. Благодаря тому, что была выстроена соответствующая система. Обо всём подробно сказано в моей книге «Ложь и правда о советской экономике», которая выходила в 2024 году.
Когда Косыгин стал главой советского правительства, он направил президенту АН СССР Мстиславу Келдышу записку с просьбой дать ему цифры по развитию советской экономики за так называемую хрущёвскую семилетку, которая началась в 1959 году и продолжалась вплоть до его отставки, то есть до начала 1965 года. Келдыш направляет ему сводную записку о состоянии советской экономики на конец 1964 года, которую готовили три академических института. Этот документ до 2020 года не был введён в научный оборот. Согласно этой справке, по всем позициям шёл довольно заметный спад производства. Самая катастрофическая ситуация сложилась в сельском хозяйстве, где темпы роста производства с 1959 по 1964 год вышли в ноль. Жилищное строительство вообще ушло в минус. Нам рассказывают, что Хрущёв облагодетельствовал миллионы людей своими пятиэтажками, но не всё так радужно: более четверти всех пятиэтажек построено в Москве. Но извините, Россия — это не Москва. То есть все эти годы нам пускали пыль в глаза.
Поэтому, условно говоря, Брежнев и Косыгин были вынуждены начать реформу, хотя во время дискуссии 1962—1964 годов о реформе Косыгин был её противником. Тут уместен вопрос: а почему не поставили цель восстановить сталинскую модель, которую разрушил Хрущёв? При Сталине в советской экономике было 265 тысяч артелей и кустарных хозяйств. Они производили значительный объём продукции. Если номенклатура Госплана составляла примерно 9—9,5 тысячи наименований, то артели выпускали 34 тысячи наименований товаров. Например, 100% детских игрушек, 40% верхнего трикотажа, 30% мебели производили артели. Всем известное наше спортивное общество «Спартак» было обществом «промкооперации», его сделали государственным.
Почему-то Косыгин не вернулся к проторённому пути, проверенному жизнью, который испытал самый суровый экзамен в годы войны. Я думаю, тут пагубную роль сыграли те ребята из аппарата ЦК, которые уже успели поработать в журнале «Проблемы мира и социализма» и занять ответственные посты, в том числе брежневское окружение.
Была создана специальная комиссия из сотрудников Госплана и других экономических ведомств, которая в еженедельном режиме принимала решения, сколько предприятий, какого профиля переводить на хозрасчёт и самофинансирование. Сохранились в Государственном архиве протоколы её заседаний. Эта тема по сути дела не изучена. Ведь были не только прибыльные, но и убыточные предприятия, дотационные. И если вы переводите дотационные предприятия на хозрасчёт, то это курам на смех! А в те годы чохом переводились буквально все предприятия на хозрасчёт и самофинансирование.
Откуда ещё «уши растут» у этой реформы? От пражских реформаторов. Шик и Черник в начале 1960-х годов призывали к экономическим преобразованиям (прим. редакции: Ота Шик и Олдржих Черник — политические деятели Чехословакии. Ота Шик — вице-премьер ЧССР в 1968-м, один из лидеров «пражской весны», автор экономической программы чехословацких реформ в духе рыночного социализма; Олдржих Черник в 1960-е годы — министр топливно-энергетической промышленности, заместитель премьер-министра, председатель Госплана, премьер-министр ЧССР (1968—1970)). Хрущёв дал указание президенту ЧССР Новотному избавиться от последних остатков сталинцев. И Новотный проводит кадровую чистку в своём президиуме ЦК, изгоняет оттуда тех, кто находился ещё в ближнем круге с самим Клементом Готвальдом, включает в состав правительства и руководящих партийных органов двух негодяев — Ота Шика и Олдржиха Черника, правительство возглавил Штроугал. Шик стал директором института экономики, то есть главным мозговым центром реформ. Они запускают эти реформы в 1963 году. И буквально в два года цветущая Чехословакия пошла под откос: на 20% сократился уровень жизни чехословаков.
И когда у них спросили: «Почему у нас жизненный уровень так упал? Почему у нас проблемы в экономике?», они отвечали: «Это партбюрократы виноваты, это чинуши не дают нам провести реформы». Когда это всё читаешь — возникает ощущение полной аналогии с горбачёвской перестройкой, как будто он скопировал всё, что делали пражские реформаторы! А между тем внештатным советником Михаила Сергеевича был тот самый Зденек Млынарж, который разразился своей антисоветской книжкой «Мороз ударил из Кремля» (прим. редакции: Зденек Млынарж — секретарь ЦК Компартии Чехословакии в 1968—1970 годы, один из лидеров «пражской весны», идеолог «социализма с человеческим лицом», эмигрировал в Австрию в 1977 году), с него брали у нас пример. Он регулярно приезжал в Ставрополь потом. Раз в неделю «пражские реформаторы» ездили в журнал «Проблемы мира и социализма», и вчерашние правоверные коммунисты превратились в социал-демократов, которых по головке гладил Леонид Ильич Брежнев.
В Новосибирске есть экономист Григорий Исаакович Ханин, доктор экономических наук, профессор Новосибирского государственного технического университета, который серьёзно занимается статистикой, и я с ним иногда контактирую. Так вот он называет успехи косыгинской реформы и итоги восьмой пятилетки статистическим мифом. А те цифры роста советской экономики вследствие этих реформ, которые нам «выдавали на-гора» все эти годы, — на самом деле не соответствуют действительности. Он статистик, и я лишь повторяю выводы, к которым он пришёл.
Я.И. ЛИСТОВ,
историк и публицист, член Президиума ЦС РУСО:
— Мы справедливо отдаём должное роли косыгинской реформы, но если обратиться к его биографии, то выявляется выдающаяся роль Алексея Николаевича в годы Великой Отечественной войны. Летом-осенью 1941 года именно Косыгин руководил эвакуацией промышленных предприятий из западных областей СССР. В течение нескольких месяцев, с июля по ноябрь 1941 года, в восточные районы было перебазировано более 1500 предприятий, включая свыше 1300 военных заводов. Позднее из Москвы и Подмосковья было эвакуировано около 500 крупных предприятий. Подобного по масштабу перемещения промышленного потенциала мировая история ещё не знала. Масштаб этот сопоставим с тем, как если бы вся Франция переехала в Польшу.
Косыгин также сыграл важную роль в организации Дороги жизни в блокадный Ленинград через Ладожское озеро, включая строительство трубопровода по дну озера для снабжения города топливом. Несмотря на огромные потери среди населения Ленинграда во время блокады, без Дороги жизни спасение города было бы практически невозможным.
После войны Косыгин занимал посты министра финансов, министра лёгкой и пищевой промышленности, председателя Госплана. Его направляли туда, где требовался прорыв. Пика карьеры А.Н. Косыгин достиг при Брежневе, возглавив Совет Министров СССР. И здесь его заслуги сложно переоценить: при нём резко возросли темпы жилищного строительства, началось массовое возведение шоссейных дорог с сопутствующей сервисной инфраструктурой. Серьёзно выросло социальное строительство — поликлиник, больниц, профилакториев, детских лагерей, санаториев и т.д. Алексей Николаевич сыграл ключевую роль в развитии газовой промышленности Советского Союза.
Интересно, что Косыгин, не имея специального образования в области международных отношений, долгое время представлял советскую внешнюю политику и был известен как талантливый переговорщик. Занимая высокую должность в советском правительстве, он встречался и находил взаимопонимание с влиятельными мировыми лидерами, такими как Каддафи и Маргарет Тэтчер. В 1966 году Косыгин организовал в Ташкенте переговоры между президентом Пакистана и премьер-министром Индии, способствуя прекращению Второй Индо-пакистанской войны. Однажды, к удивлению своей охраны, он пригласил президента Финляндии Урхо Кекконена в пешую прогулку по горным тропам Кавказа, после чего курорты Ессентуков стали известны во всём мире. Косыгин принял участие и в урегулировании конфликта на острове Даманский, проведя переговоры с премьером КНР Чжоу Энлаем прямо в Пекинском аэропорту, куда неожиданно приземлился по пути из Вьетнама с похорон Хо Ши Мина.
Он принимал активное участие в урегулировании арабо-израильских конфликтов в 1967 и 1973 годах, добивался прекращения бомбардировок Индокитая американской авиацией в начале 1970-х годов. Всё это позволяет говорить об Алексее Косыгине как о легендарной личности, с которой связаны судьбы миллионов людей.
И.И. АНТОНОВИЧ,
в 1990—1991 годы — член Политбюро и секретарь ЦК КП РСФСР, советский и белорусский дипломат, доктор философских наук, заслуженный деятель науки Российской Федерации и Республики Беларусь:
— Я — социолог, и этим объясняется мой взгляд на тему. Я работал в Организации Объединённых Наций в то время, когда косыгинская реформа начинала у нас внедряться. Я зримо ощущал серьёзную обеспокоенность западных аналитиков, которые опасались, что мы ещё раз пытаемся ввести ленинский нэп, чтобы ликвидировать недостаточность общественной производительности. Ведь при всех темпах развития ресурс, который вырабатывало наше общество, был недостаточным, и мы уже начинали немножко замедляться. И тогда в западной печати превалировал такой взгляд: социализм победил в странах с низким развитием капитализма — в СССР и в Китае, поэтому возвращение к частной инициативе очень важно и оно позволит как-то размыть и наши устои. Но Ленин думал по-другому: он писал, что из России нэповской вырастет Россия социалистическая.
Потом возникло обсуждение экономических проблем при строительстве социализма. Для меня там важна формула централизованной социалистической рентабельности, которая отторгала прибыльность и максимизацию прибыли как цель. И вот в этом смысле мы прибегли к косыгинской реформе с тем, чтобы чуть-чуть добавить личностной инициативы там, где мы не успевали нашими социалистическими преобразованиями добиться своего.
И я даже не удивился, когда Китай пошёл по этому же пути. На государственной должности министра я много раз был в Китае, и однажды на мой прямой вопрос Ху Цзиньтао (Генеральный секретарь ЦК КПК с 2002 по 2012 год, Председатель КНР с 2003 по 2013 год. — Ред.) о нэпе, он сказал, что у них нэп. Вместе с колоссальным потоком инвестиций, на которые дал отмашку Никсон во время его судьбоносного визита в 1972 году, Китаю было предложено направление развития, которое могло создать определённые проблемы для планирования развития социалистической экономики. Китай превращали в мировую, так сказать, кочегарку по производству товаров потребления. Китайцы теперь стали зависеть от рынка развитых капиталистических стран. И поэтому там использование нэпа приводит к тем же проблемам, с которыми мы сталкивались в 1920-е годы. Тогда это мешало нашей ускоренной индустриализации. А в Китае расцвела коррупция, появились новые крупные транснациональные структуры, которые серьёзно влияют на политическую линию Китая.
Вспоминая прошлый опыт, всё его величие, не забывая ни на секунду о тех громадных недостатках, нам надо готовить общество к возвращению на пути социалистического строительства. Потому что общественное настроение резко поменялось. Оно ностальгическое, но оно есть. Ведь социализм был гуманной системой, обеспечивающей счастье людей. Общественное одобрение этим программам можно получить.
А как быть с частной предпринимательской инициативой? Мелкий и средний бизнес может быть эффективно контролирован в социалистической системе. При условии, что не будут возникать транснациональные структуры, способные оказывать негативное влияние на политические процессы принятия решений.
Г.И. ШМАЛЬ,
один из создателей нефтегазового комплекса в Западной Сибири, с 1971 года — 1-й секретарь Тобольского горкома КПСС, в 1973 году — 1-й секретарь Тюменского обкома КПСС, в 1984—1991 годы — первый заместитель министра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР. Ныне — президент Союза нефтегазопромышленников, кандидат экономических наук:
— На мой взгляд, одна из главных причин развала Советского Союза — та, что не была разработана экономическая теория социализма. Вышло так, что у большевиков не было экономистов. Ленин — юрист, журналист, Иосиф Виссарионович Сталин — вообще самоучка… Не было у нас ни Карла Маркса, ни Фридриха Энгельса своего. Это был действительно большой эксперимент. И поэтому, если мы посмотрим на нашу историю, то увидим, что всё время были колебания: вначале военный коммунизм, потом нэп…
Кстати говоря, когда смотришь статистику нашей экономики, то самые высокие темпы развития Советского Союза были именно в период нэпа. К сожалению, потом нэп ликвидировали, а что взамен? Взамен появились наши пятилетки. Но и потом было очень много самых разных попыток создать управляемый хозяйственный механизм. В том числе при Сталине, но это были в основном всё же промышленные вопросы и вопросы индустриализации. Когда почитаешь, что удалось сделать за этот период, — даже не укладывается в голове! Как нищая совершенно страна, не имея ничего, провела индустриализацию!
Очень много было совершенно непродуманных решений в период Никиты Сергеевича Хрущёва. Мало того, что он отделил рабочий класс от крестьянства — создал партийные организации промышленные и сельские. На мой взгляд, ликвидация отраслевых министерств — это была очень большая ошибка. Мы и сегодня, кстати, её повторяем, мы потеряли понятие отрасли. Что такое отрасль в нашем понимании? Это единая научно-техническая политика, единая инвестиционная политика, единая политика цен, единая кадровая политика. Сегодня же этого ничего нет! Каждый сам по себе, один бог за всех. То, что делает «Лукойл», не знает «Роснефть». То, что делает «Роснефть», не знает «Сургутнефтегаз», и так далее. Нет единой отрасли. Есть министерство непонятное — министерство энергетики, которое объединяет в себе функции примерно 10 прежних советских министерств…
На мой взгляд, реформа Косыгина была попыткой избавиться от недостатков, создать эффективный хозяйственный механизм. Что нас погубило? Нас погубила уравниловка. В качестве иллюстрации приведу такие факты. Тюмень, судостроительный завод, 5 тысяч человек работающих, в том числе оборонка. Директор завода имеет зарплату 180 рублей. Министр может дать ему к этому персональную надбавку 20 рублей. А начальник строительного управления, у которого 250 человек, получал зарплату 250 рублей. А управляющий трестом 350... Поэтому косыгинская реформа была попыткой всё же найти какой-то механизм. Ведь главным было — повысить эффективность экономики, дать предприятиям и хозяйствам больше прав.
Решались вопросы материальной заинтересованности, чтобы предприятия могли распоряжаться прибылью. А до этого слово «прибыль» вообще у нас не применялось и не использовалось. Поэтому я считаю, что, конечно, косыгинская реформа была очень нужна.
Почему не получилось реализовать её в полном объёме? Я считаю, что как раз та пятилетка, которую называли, была наиболее успешной из всех наших пятилеток. Всё же 7 с лишним процентов был рост ВВП… А главное, может быть, то, что повезло нам: был открыт целый ряд регионов, где мы начали добывать нефть. Это Западный Казахстан, Мангышлаг, Коми и особенно — Западная Сибирь. И, конечно, то, что нам удалось сделать в Западной Сибири за короткое время, — это подвиг нашего советского народа. Ведь вся страна строила! В 1965 году добыли первый миллион тонн нефти в Западной Сибири, в 1970 году — 31,5 миллиона, а в 1975-м — 148 миллионов! Татария в это время добывала 103 миллиона. Уже Тюмень вышла на первое место.
И, конечно, это во многом обеспечило рост экономики и то, что мы, так скажем, смогли выстоять в очень непростое время. Назову ещё несколько цифр: в 1988 году 415 миллионов тонн дала Западная Сибирь. По газу то же самое, смотрите: 1975 год — 38 миллиардов кубометров, а уже в 1980-м — 160, в 1988-м — более 510 миллиардов! И появились совершенно иные возможности!
Мне очень нравятся всегда выступления товарища Спицына, но он не коснулся ещё одной темы — вопросов СЭВа. Ведь Косыгин тогда понял, что СЭВ, попросту говоря, — это обирание нашей страны. Потому что мы туда отправляли и нефть, и газ, и уголь, а взамен получали какие-то овощи, фрукты консервированные и так далее. Конечно, это был неравноценный обмен, и Алексей Николаевич это чувствовал. И, думаю, он вынужден был уйти в том числе по причине, связанной с его политикой по СЭВу.
В начале этого года мне довелось побывать на удивительном мероприятии: в Ханты-Мансийском округе, в одном только округе в Югре, была добыта 13-миллиардная тонна нефти! Представляете?! За всю историю нефтяной промышленности страны нашей, России, за все 160 лет нашей нефтянки мы добыли 26 миллиардов.
В целом косыгинская реформа не была полностью реализована, хотя некоторые вещи сделать удалось. Главным конструктивным фактором был программно-целевой подход к проблемам. Есть проблема — надо решить. Поэтому перед каждой пятилеткой, мы тогда жили пятилетками, принималось постановление ЦК и Совета Министров о развитии Западносибирского нефтегазового комплекса. Само постановление — страниц 7—8, а ещё 30 страниц — приложение, где поименованы буквально все объекты: компрессорные станции, нефтеперекачивающие станции, трубопроводы. Мы тогда завершили большой проект: газопроводы Уренгоя — центральные районы страны. Пять газопроводов было построено за одну пятилетку. В последнее время «Силу Сибири» — один газопровод — мы строили целых 10 лет, а в те годы мы экспортный магистральный газопровод «Уренгой — Помары — Ужгород» построили за полтора года при нормативе 5 лет!
В те годы для решения задач применялась концентрация материальных и людских ресурсов. Впервые в нашей истории планирования западносибирский нефтегазовый комплекс в народно-хозяйственном плане был выделен отдельной строкой. Отдельной! Алексей Николаевич Косыгин на моей памяти был пять раз в Западной Сибири. Причём, в отличие от нынешних лидеров, которые на полдня приезжают нажать на кнопку «Пуск», он приезжал на несколько дней, обязательно бывал на промыслах, посещал общежития, заходил в магазины, беседовал с людьми. А потом подводил итоги в обкоме партии, обсуждал все имевшиеся проблемы…
Огромную, даже, я бы сказал, решающую роль в создании нефтегазового комплекса сыграла молодёжь. Когда мы начинали осваивать Западную Сибирь в 1965 году, на всей этой огромной территории в полтора миллиона квадратных километров проживал один миллион человек. Сегодня — 3 миллиона 700 тысяч. 17 новых городов построили. А ведь ничего же не было — ни жилья, ни детских садов, ни школ. Кто мог туда поехать? Конечно, только молодые, не семейные.
Ну и, конечно, помогла опора на науку. Нам повезло, что рядом с нами было Сибирское отделение Академии наук. И там академики сибирские — они чаще бывали на промыслах Западной Сибири, чем в своих лабораториях. Всегда, когда возникали какие-то сложные вопросы, мы советовались с академиками. Среди них был ныне здравствующий академик А.Г. Агенбегян, один из ведущих наших экономистов.
Ещё подчеркну: роль горкомов, обкома партии была тогда достаточно велика. Партийные органы в основном руководили всеми этими делами. Поэтому, я считаю, косыгинская реформа не прошла даром. И А.Н. Косыгина я бы поставил рядом с такими выдающимися реформаторами, как Витте и Столыпин.
Е.Н. ВЕДУТА,
доктор экономических наук, профессор Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова:
— Вся беда в том, что в институте ЦЭМИ все были прекрасными людьми. Я до сих пор вспоминаю, это мои учителя. Но все хотели быстрее защитить докторскую. Никто не собирался заниматься тем, что нужно было Госплану, хотя Госплан нуждался в помощи. Но ни один институт, ни Академия наук не оказывали помощи Госплану: как ему перевести язык методических указаний на язык математических алгоритмов, чтобы осуществить автоматизацию плановых расчётов.
Дошло до того, что в конечном итоге перевели на автоматизацию документооборот, чем занимается и сегодня наше аналитическое управление при минэкономики. Это не имеет отношения к реальному объекту под названием «экономика».
Я расскажу из своих детских воспоминаний. В 1967 году я заканчивала школу, и мне попался вопрос по косыгинской реформе. Это была физмат-школа, а я — золотая медалистка, причём как физик была сильная. Я не поняла вообще логики обществознания, ничего не могла понять. О чём это говорит? Отсутствовала наука — в нашем обществознании мы уже делали из людей, из наших школьников, будущих тех самых идиотов, которые до сих пор не могут понять, что происходит с экономикой.
И директор школы позвонил домой моей бабушке и сказал: я потрясён, она же у нас такая сильная, что-то несла про эту реформу. А бабушка встречает отца с работы и говорит: ругался директор, что про реформу-то она плохо рассказывала. А отец и говорит бабушке (а я всё слышу): «Дурь, а не реформа! Поэтому она и не смогла вам рассказать». Это отцовская оценка, я это всё помню, меня он реабилитировал тогда (прим редакции: отец выступающей — Н.И. Ведута, советский и белорусский экономист-кибернетик, доктор экономических наук, профессор, член-корреспондент Национальной академии наук Беларуси, основоположник Научной школы стратегического планирования). И ещё интересный момент расскажу. Свёкор моей соседки был помощником у Косыгина — Кондрашов Денис Дмитриевич. Он был когда-то замминистра. Его проект приняла страна, когда проводили денежную реформу 1947 года. Выдающийся финансист. Он ушёл в отставку сознательно, сказал:
«Я не буду больше работать с Косыгиным из-за вот этой реформы 65-го года. Я не могу предавать народ». Он писал письма Андропову, где возвращался к этой реформе и объяснял, в чем её суть, как она вредит стране.
Евгений Юрьевич (Спицын. — Ред.) не сказал о тех дискуссиях, которые были в середине 1950-х годов. Академик Островитянов назойливо навязывал товарный подход к планированию экономики. Это был полный маразм. Мой отец участвовал во всех этих дискуссиях, он очень критически относился к академику Островитянову. И насильственно победила точка зрения товарного производства при социализме. Вопрос: кто её навязал и почему?
Отец объясняет это ещё и тем, что наши академики зажирели. Не должна была страна им платить просто так огромные надбавки. Никто в мире не платит академикам, не делает из них лордов. Они должны были работать и работать. А когда ты становишься академиком, тебе не очень хочется ломать мозги. Поэтому ты блокируешь любой путь к науке. Академики именно наших общественных наук, экономических внесли очень вредный вклад в то, что мы сегодня имеем.
После того, когда реабилитировали кибернетику, было принято интересное решение партии о том, что надо построить государственную автоматизированную систему управления. Я никогда дома не слышала мнения отца, как ни странно, об академике Глушкове. Знаете, наверное, почему? Академик Глушков никакого отношения к управлению экономикой не имел.
Он был, может быть, гений в технической кибернетике, и он действительно был очень активный, очень пиарил своих друзей, и, кстати, последствия его огромных затрат на внедрение ОГАС (автоматизированная система управления экономикой, предложенная академиком Глушковым. — Ред.) ещё в нашей стране придётся когда-нибудь изучить, потому что, не имея представления об экономике, браться за создание системы управления экономикой — это абсолютно не кибернетический подход. Первый принцип кибернетики — конкретность, ты должен знать свой объект. Но ты не знаешь… Вот как сегодня с цифровой экономикой — всё аналогично, побеждает точка зрения Глушкова.
Сегодня все цифруют непонятно что, а в результате «Блумберг» пишет: «Катастрофа! Все затраты оказались неэффективными». Зачем вообще всё это делали? Точно таким же был наш ОГАС, мир повторяет его. И очень большой вред, я считаю, нанёс нашей стране министр приборостроения Руднев. Он уже в министерстве стал вводить критерий прибыльности и заинтересованности. Критерий прибыли фактически разрывал необходимость согласования информационных процессов, которые шли от предприятия к государству. И наоборот, он часть информации забирал у государства, тем самым фактически привнося хаос в управление экономикой. Все реформы, которые последовали за этим, увеличивали этот хаос.
Эти меры не способствовали созданию той самой машины управления, чтобы двигаться вперёд. И, кстати, американцы сразу оценили решение ЦК создать институты, которые будут заниматься автоматизацией, потому что советники президента США чётко сказали: если русские создадут автоматизированную систему госуправления экономикой — мы проиграли в «холодной войне». Но страна пошла более лёгкой дорогой, мы очень хорошо жили, мы не понимали, что нам грозит. Я не хочу винить Косыгина в том, что он не понимал. Он не был теоретиком, но он понимал, что больше планировать вручную было практически невозможно. Он искал свой выход.
Обычно Запад внимательно изучал наш опыт и наши идеи. В 1930-е годы они изучали опыт СССР. Хотя в 1968 году, когда образовался Римский клуб (прим. редакции: «Римский клуб» — международная общественная аналитическая организация, объединяющая представителей мировой политической, финансовой, культурной и научной элиты с целью изучения глобальных проблем современного мира), на нас просто откровенно уже плюнули, потому что все наши институты ничего не предложили нового. Они стали копировать западные идеи у себя в докторских диссертациях. И в 1968 году Римский клуб принимает очень нехорошее решение по поводу того, что слишком много человечества, и пора реализовывать тотально глобальный проект с уничтожением части людей. Его исполнительным органом являлся Давосский экономический форум, и в 1971 году, как ни странно, наша страна приняла в нём участие.
Что вам там было нужно? Вы же не приехали с какими-то своими идеями, нужными всему человечеству, чтобы менять ситуацию к лучшему. А потом в 1972 году создаётся Международный институт прикладного системного анализа в Вене при активном финансовом участии нашей страны, от СССР соучредителем института стал зять Косыгина Джермен Гвишиани.
Поэтому оценка Косыгина, как он вовремя успел и зятя своего везде протолкнуть, говорит о том, что он сделал своего рода приговор стране. Кстати, насчёт Андропова. О нём существуют разные мнения, но я знаю точно, что отец писал ему о том, что необходимо заняться управлением экономикой. И тогда был такой в ЦК Замятин, который прислал письмо отцу, что Андропов серьёзно отнёсся к его предложениям, в отличие от всех предшествующих. Андропов собирался провести конференцию по теме, как всё-таки управлять развитием экономики страны. Но не успел, умер.
Сегодня мы можем констатировать, что страна, к сожалению, в 1991 году ушла от своего проекта полностью. Может быть, надо было, во-первых, людям говорить правду о том, что с нами происходит, и объяснять, что есть альтернатива рынку.
Все кричали о рынке, о том, что Запад нас спасёт, и так далее. Но у нас есть наш собственный путь, который мы начали, и это путь страны — локомотива развития человечества, потому что никто другой этот путь не сможет пройти. Мы занимались автоматизацией управления экономикой, а они теперь мечтают контролировать человека, биороботов получить хотят. Это же грязные цели! Уверена, активную позицию будет занимать Компартия, будет чётко говорить: вот западный проект чем заканчивается, поэтому мы должны пойти дорогой, которую проложили наши выдающиеся, гениальные люди, наши предшественники.
Мы продолжим этот путь, первые внедрим кибернетическую плановую экономику с пониманием всех ошибок, которые были допущены. А вслед за нами — и остальные, кто будет присоединяться к нам, у них будет будущее.
В «круглом столе» также приняла участие М.В. Костина, секретарь ЦС СКП—КПСС, главный редактор Информационного бюллетеня ЦК КПРФ, доцент Калужского филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, кандидат социологических наук.
